Еженедельная газета «Культура» № 07 (7568)
22-28 февраля 2007
Беседу вел Евграф Кончин
— 60 лет, которые вы отмечаете, для творческого человека, для художника срок сравнительно небольшой. Но он позволяет подвести промежуточный итог. Каков он был у вас, в вашем искусстве?
— Мой творческий путь был довольно длинным. В 1 971 году я окончил Архитектурный институт. Живописи учился в различных художественных студиях. Учусь и до сих пор. Прошел через многие направления. Начал с нонконформизма вместе с ныне широко известными художниками Рабиным, Целковым, Немухиным, Плавинским, ставшими ныне классиками в отечественном искусстве. Состоял в различных неофициальных группах, участвовал почти во всех нонконформистских выставках, например, в Измайлове, в «квартирных» вернисажах. Имел поэтому от властей массу неприятностей. Считаюсь авангардистом, представителем других, «левых» течений, до недавнего времени в нашей стране всячески гонимых.
Но всегда, к каким бы направлениям или группам я ни примыкал, кем бы ни считался, целью моего творчества была живопись, ее качество. Даже тогда, когда я занимался формальными поисками, политическими изысками, соцартом или карикатурой на него, для меня прежде всего были живописные достоинства, профессионализм, который я ищу до сих пор в своих натюрмортах, нынешнем любимом жанре живописи, в поисках ее новых живописно-пластических форм. Именно в живописи, позволю утверждать, я достиг определенных успехов.
Ну, хотя бы потому, что, когда в 1 978 году меня принимали в Союз художников, мне дали рекомендации такие уважаемые и авторитетные художники, лучшие представители русской, российской живописной школы, которую я считаю лучшей в мире, как Иван Васильевич Сорокин, Павел Федорович Никонов, Эдуард Георгиевич Браговский. И это несмотря на то, что в то время меня считали отпетым авангардистом, представителем чуждого официальному социалистическому направления в искусстве.
— Вы до сих пор остаетесь авангардистом?
— Конечно. Потому что в своей живописи всегда стараюсь найти что-то новое, неизведанное, не опробованное раньше. Это и есть мое авангардное устремление.
— Подчас в литературе встречаются понятия: авангард первой волны, второй, третьей. Что это такое?
— Никаких волн в русском авангарде, на мой взгляд, быть не может. Русский авангард 1 920-х годов — явление уникальное, неповторимое, знаменательное в мировой живописи. Художники этого направления были первопроходцами, они создали пионерное искусство, доселе невиданное в мире. Все же остальное, в дальнейшем созданное у нас,— продолжение авангарда 1 920-х годов, основы лучших достижений русской живописи.
Я считаю себя авангардистом еще и потому, что стараюсь продолжать и развивать в нынешних, современных формах традиции этого направления.
Но прежде всего — я живописец. А уж к какому течению я бы себя или другие меня ни причислили, это уже вто¬ричное. Я всегда стремился идти своим путем, у меня свои взгляды на предназначение художника, свой живописный почерк, свое образное отображение действительности, своего времени. Даже тогда, когда я привносил политику в живопись. Например, в гротесковый триптих «Пугала», написанный в 1 986 году. Изобразил на крестах как бы распятые костюмы Сталина, Хрущева и Брежнева. Разумеется, такая картина не могла понравиться властям.
— Считаете ли вы себя представителем актуального искусства?
— Всю творческую жизнь я был художником актуальным, потому что я отображаю свою сегодняшнюю действительность и ее проблемы. Как, впрочем, большинство других современных художников. Мы живем в этой актуальности, она окружает нас со всех сторон, повседневно и ежечасно. Жить в обществе и не откликаться на его нынешние запросы невозможно. Именно так я понимаю актуальность в искусстве.
Но подчас в определение «актуальное искусство» вносят нечто суперсовременное, якобы определяющее развитие изобразительного искусства в наше время. Вот такое определение мне непонятно.
Ходишь по залам, где экспонируются эти самые актуальные произведения, к примеру, различные инсталляции, особенно во время громогласных фестивалей современного искусства, и невольно задумываешься: а умеют ли авторы всех этих бутылочных или иных предметных инсталляций вообще писать или рисовать? Хотя эти работы почему-то причисляют к изобразительному искусству. А что здесь изобразительного?! Ведь, похоже, что их авторы не держали в руках ни кисти, ни красок.
Эти работы — однодневки. Кончилась выставка — и все это идет на свалку. Они остаются разве только на фотографиях. А ведь, насколько я слышал, на эти фестивали тратятся огромные государственные деньги.
Все это мы уже проходили в 1920-1930-е годы. И тогда некоторые новаторы под лозунгом «Смерть живописи!» бросились в декоративно-прикладное искусство, в монументальное оформительство, украшали праздничные площади и улицы. Но наиболее одаренные из них возвращались в живопись. Поэтому и нынешний инсталляционный бум пройдет. Пройдет бесследно.
— А может ли кто-то или что-то в наше время претендовать на определяющую роль в развитии современного искусства?
— Раньше на такое лидерство претендовали через Союз художников официальные государственные и партийные органы. Потом была полная творческая свобода. Но, как говорится, свято место пусто не бывает. Пришла в искусство новая сила — хозяева коммерческих галерей. Но прежде в Союзе правили плохие или хорошие, но профессиональные художники. Сейчас на их место претендуют дельцы, не имеющие подчас никакого отношения к искусству, ни знаний, ни вкуса, ни общей культуры. На раскрутку такого искусства тратятся огромные деньги — на рекламу, на прессу. Галерейщикам в основном все равно, какую живопись они раскручивают — нонконформистскую, соцреалистическую, актуальную, лишь бы она приносила доход.
— А соцреализм имеет какие-то определенные художественные черты? Или в этом направлении работали совершенно разные художники, которых объединяет только советское время и сюжетная лояльность существовавшему тогда строю?
— На этот счет есть разные мнения. Но те, кто сейчас, особенно из молодых, отбрасывает все изобразительное искусство советского периода, допускают непростительную ошибку. Чаще всего от незнания искусства того времени. Или из конъюнктурных соображений. Ведь в то время был такой идеолог соцреализма, как Александр Герасимов, по нынешним временам чистый сюрреалист, и в то же время работали такие замечательные мастера, как Бродский, Юон, Сергей Герасимов, целая плеяда «бубнововалетовцев», Пластов… Аркадия Александровича я считаю просто великим художником мирового уровня.
— Но его лучшие картины посвящены советской деревне и колхозному крестьянству, они вошли в классику отечественного искусства. Значит, главное достоинство живописи не в сюжете, а в качестве письма. Или позволю еще один пример. Наши легендарные шестидесятники, такие как Николай Андронов, Павел Никонов, Виктор Попков, Таир Салахов прославились прежде всего своими производственными картинами.
— Вами приведенные примеры, имена художников еще и еще раз подтверждают, что главное в картинах — живопись, ее качество, высокий профессионализм.
Другое дело — сюжет. В советское время содержание картин было строго регламентировано, определено, навязано официальными органами. Когда вполне жизненное, оправданное содержание работ превращалось в свою противоположность. Ходишь по выставкам и видишь: вот «колхозница», еще «колхозница», еще и еще — целая серия колхозниц. К тому же плохо, малограмотно в живописном отношении написанных. Ну какое это искусство?! Но как раз эти бездарные картины поднимались официальной критикой.
— Вы упомянули, что любите красивую живопись…
— И не только. Но и хорошо написанную литературу. Хотя в последнее время, читая новые книги, статьи в журналах и газетах, приходишь к неутешительному выводу, что хороших писателей и журналистов так же мало, как и хороших художников.
— Ваши же картины, которые я видел на выставках и здесь в вашей мастерской,— светлые, праздничные, жизнерадостные…
— Да, я хочу, чтобы они помогали людям жить в наше тяжелое время, сделать их жизнь лучше, добрее, устойчивее, если хотите, надежнее. Я хотел бы морально, духовно, нравственно поддержать человека. Искусство должно давать человеку радость, доброту, нравственную и духовную опору.
— Но востребованы ли ваши картины на художественном рынке?
— Меня часто приглашают на выставки, в основном зарубежные. Участвую в престижных аукционах. Мои картины покупают, они находятся в музеях, галереях, в частных коллекциях. Но я не стремлюсь во что бы то ни стало продать картину. Напротив, мне жаль расставаться с ними. Мне больше нравится, когда они находятся в моей мастерской. Я люблю их рассматривать, соотносить с вновь написанными, они помогают мне в моих творческих поисках. Да и к участию в выставках я в последние годы охладел…
— А почему? Ведь выставки — своего рода общественное мерило творчества художников…
— Сейчас выставки превратились в однодневные презентации. Собираются на вернисажах друзья, близкие, знакомые, произносятся речи, художника хвалят, поздравляют. А потом — пустые, безлюдные залы. Выставки посещает мало народу. Пустуют даже залы Третьяковской галереи на Крымском Валу — а там же представлена живопись прекрасных, замечательных мастеров…
— Что же делать с этим грустным безлюдьем?
— Надо осваивать какие-то современные формы выставочной деятельности. Положим, выставки проводить в музыкальном сопровождении. Я очень люблю музыку, и многие мои картины навеяны мелодиями, они напевны, образны, пластичны. И за примерами великолепного сочетания живописи и музыки далеко ходить не надо. Популярные «Декабрьские вечера» в ГМИИ имени А. С. Пушкина сопровождаются интересными выставками. Нечто подобное можно вводить и на других вернисажах.
